Мария Лошанина

Иркутский государственный университет

 

Аннотация: Данная статья представляет собой анализ нарратива в романе Б. Акунина «Левиафан». В первой части описывается такая форма повествования как ненадежная наррация и определяется, чем она отличается от других форм нарратива (перволичного повествования, нарратива 3-го лица, свободный косвенный дискурс). Во второй части описываются маркеры свободного косвенного дискурса – эгоцентрические слова и конструкции, благодаря которым возможно отделить одного говорящего от другого.

Ключевые слова: автор, нарратор, эгоцентрики, свободный косвенный дискурс, ненадежная наррация

Abstract: The paper proposes an analysis of the narrative in B. Akunin’s novel “Leviathan”. In the first part the unreliable narration is being described as a form of narration that differs from the other narrative forms (the first person narrative, the third person narrative, the free indirect discourse). In the second part of the article the markers of the free indirect discourse are considered – the egocentric words and constructions which separate one speaker from another.

Keywords: author, narrator, egocentricals, free indirect discourse, unreliable narration

Изучение языка художественной литературы является одной из важнейших задач филологии. В частности в рамках лингвистического анализа художественного текста, произведение может рассматриваться с учетом всех уровней его организации: коммуникативной, гносеологической, номинативной, семиотической, эстетической и т. д. Кроме этого, лингвистический анализ художественного текста следует также проводить с учетом экстралингвистических параметров. Выделяются следующие подходы к анализу текста: 1) лингвоцентрический («язык–текст»); 2) текстоцентрический (текст как автономное структурно-смысловое целое); 3) антропоцентрический («автор–текст–читатель»); 4) когнитивный («автор–текст–внетекстовая деятельность»).

Особое место среди подходов занимает антропоцентрический подход, который основан на интерпретации текста с учетом двух противоположных сторон: порождение (авторская позиция) и восприятие (позиция читателя), а также важен учет воздействия текста на читателя. В рамках антропоцентрического подхода к тексту в центре внимания находится языковая личность автора: особенности его сознания, индивидуальность стиля. Как отмечает О. А. Крылова, текст «реализует определённую авторскую установку, авторское намерение, что находит выражение в цельности и связанности этого речевого произведения» (Крылова 2008: 55).

Следует отметить, что автор является многозначным термином:

1. Биографический автор (конкретный автор, писатель).

В этом значении под автором понимается реальный творец художественного произведения, который создает другую реальность благодаря художественно-словесным высказываниям разного рода и жанра. Сам он существует независимо от своего художественного произведения, имеет свою личную биографию.

2. Автор-нарратор.

В этом значении автор – это аналог говорящего в неканонической коммуникативной ситуации. Е. В. Падучева определяет такой тип автора как «субъект сознания, который непосредственно воплощен в тексте и с которым имеет дело читатель» (Падучева 1996: 202).

3. «Концепированный автор».

Этот автор – это «внутритекстовое явление», которое воплощается при помощи «соотнесенности всех отрывков текста, образующих данное произведение, с субъектами речи – теми, кому приписан текст (формально-субъектная организация), и субъектами сознания – теми, чье сознание выражено в тексте (содержательно-субъектная организация)» (цит. по: Шмид 2003: 44). Другими словами, это автор, воплощенный как концепция в целом произведения.

Нас, прежде всего, будут интересовать второе и третье значение, потому что именно они, так или иначе, рассматриваются в работах по нарратологии.

Особое место среди терминов нарратологии занимают термины, связанные с категорией «тип повествования».

Е. В. Падучева выделяет два типа повествования: традиционный нарратив и нетрадиционный нарратив. Отнесение произведения к одному из двух этих типов зависит от «единого сознания, которое обеспечивает целостность структуры и композиции текста» (Падучева 1996: 202).

В традиционном нарративе целостность обеспечивает сознание повествователя, а в нетрадиционном нарративе – более сложная конструкция, в которой совмещается сознание повествователя и сознание персонажа.

В традиционном нарративе Е. В. Падучева выделяет нарратив 3-го лица и перволичное повествование.

Нарратив 3-го лица – это экзегетическое (неперсонифицированное) повествование. Нарратор не входит во внутренний мир текста, а оценивает со стороны и реагирует на диалоги персонажей. Он выражен грамматической (морфологической) категорией 3-го лица. Примером использования нарратива 3-го лица может служить следующий отрывок из романа Б. Акунина «Левиафан»:

• «Однако комиссар оказался прав. Через какие-нибудь две-три минуты в коридоре раздались неторопливые шаги, гул голосов, и один за другим стали возвращаться виндзорцы. Они еще не отошли от испуга, и оттого много смеялись и говорили громче обычного» (Акунин 2015: 144).

Перволичное повествование – это повествование от лица рассказчика-персонажа. Он может быть выражен грамматической (морфологической) категорией 1-го лица, как, например, в повести «Выстрел» А. С. Пушкина, в которой повествование ведется от лица героя, армейского офицера. Рассмотрим пример из романа Б. Акунина «Левиафан».

• «Уговор есть уговор. Я опустился на корточки и заглянул под стол. Салфетка лежала совсем близко, зато проклятая запонка укатилась к самой стене, а стол был довольно широк» (Акунин 2015: 144).

В примере (1.2) на текст рассказчика-персонажа указывают такие эгоцентрические элементы[1], как:

• разговорная лексика: проклятая – лексема[2], которая употребляется как бранное слово. Лексема уговор₂, которая обозначает ‘взаимное соглашение по поводу чего-либо, условие, оговоренное сообща’(СРЯ 1957: 187).
• биноминативная псевдотавтологическая конструкция уговор есть уговор, которая характерна для разговорной речи: позволяет говорящему передать свое отношение к адресату или предмету речи. В данном примере говорящий смиряется с неизбежностью дальнейших действий.

Традиционному нарративу противостоит тип повествования, который получил название свободный косвенный дискурс (далее – СКД). Здесь возникает особая фигура, невозможная в традиционном нарративе – «3-е лицо, которое обладает всеми правами 1-го» (Падучева 1996: 337). Если в традиционном нарративе аналогом говорящего является повествователь, то в СКД эту роль выполняет персонаж (Падучева 1996: 206). СКД, как тип повествования, основан на «сложном согласовании голосов разных персонажей друг с другом и с голосом повествователя» (Падучева 1996: 207).

Так, в романе Б. Акунина «Левиафан» в главах «Комиссар Гош» основная часть нарратива представляет собой СКД. Нарратив нарратора-персонажа не является нейтральным: для его речи характерна оценочная, разговорная и просторечная, а также бранная лексика, которая является маркером СКД нарратора-персонажа, как в следующем примере:

• «Ведет себя странно: то таращит зеленые глазищи куда-то вдаль и на вопросы не отвечает, то вдруг оживится и понесет ни к селу ни к городу про остров Таити, про коралловые рифы, про изумрудные лагуны и хижины с крышами из пальмовых листьев. Явный психопат. Зачем баронету, отпрыску богатого семейства, ехать на край света, в какую-то Океанию? Чего он там не видел?» (Акунин 2015: 21).

Еще один тип повествования – «ненадежная наррация» – представлен во многих статьях современных исследователей. К «ненадежной наррации» в своих статьях обращаются такие исследователи, как А. В. Жданова, Г. А. Жиличева, Е. Н. Белова, А. С. Ласточкина и А. М. Шайхутдинова.

Сам термин «ненадежный нарратор» был предложен в начале 60-х годов XX века американским исследователем У. Бутом в его работе «Риторика художественной литературы» для обозначения такого типа повествования, который характеризуется несовпадением «нормы нарратора и имплицитного автора» (Жданова 2009: 151). Сам У. Бут отмечает: «Я называю нарратора надежным, если он говорит и действует в соответствии с нормами произведения, то есть с нормой имплицитного автора, и ненадежным, когда такого соответствия нет» (цит. по: Жданова 2009: 151).

А. В. Жданова в своей статье «К истории возникновения литературного феномена ненадежной наррации» в качестве основного условия для осуществления «ненадежной наррации» отмечает «персонифицированную ситуацию повествования и наличие антропоморфного рассказчика» (Жданова 2009: 154). Следует отметить, что при безличной манере повествования «ненадежная наррация» не возможна. Не менее важным условием «ненадежной наррации» также исследователями признается «намеренное самообличение рассказчика» (Жданова 2009: 156). Оно «нередко совершается вопреки установке нарратора на самооправдание в глазах читателя и сочувствие с его стороны» (Жданова 2009: 156). Однако часто такое самообличение связано с неискренностью нарратора.

Среди основных характеристик «ненадежности» исследователи определяют: «лживость, забывчивость, неадекватность, желание дать искаженную картину мира, манипулировать читателем в своих интересах и при этом невольное самообличение персонажа» (Жданова 2009: 151).

Особый интерес представляет собой фигура «ненадежного нарратора», присутствующая в детективном нарративе. Как отмечает Е. Н. Белова, «повествование, сопряженное с тайной, является одним из благоприятных условий для функционирования «ненадежного рассказчика», присутствие в тексте которого уже ставит под сомнение достоверность всей истории» (Белова 2013: 155). А. В. Жданова, в свою очередь, отмечает, что связь с традициями детективного повествования является одним из основных условий «ненадежной наррации». «Ненадежность» такого типа нарратора определяется его желанием утаить от читателя некую тайну или исказить информацию. Автор же с помощью введения такой фигуры может управлять доверием читателя к персонажам и нарратору.

В романе «Левиафан» фигура «ненадежного нарратора» позволяет автору играть с читателем. Каждый из персонажей, которому в романе посвящена глава, является «ненадежным нарратором». Рассмотрим подробнее данный тип повествования на примере персонажа Реджинальда Милфорда-Стоукса, который выступает в качестве «ненадежного нарратора», когда является подозреваемым и когда является подозревающим.

Сначала обратимся к примерам, когда нарратор-персонаж является подозреваемым. «Ненадежность» нарратора в данном случае, с одной стороны, объясняется внешними причинами: «психической неполноценностью» нарратора-персонажа, который не может адекватно осмыслять и преподносить события. С другой стороны, на это указывают специальные маркеры «ненадежной наррации».

• «Этот адский ковчег находится во власти сил Зла. Я ощущаю это всей своей измученной душой. Хотя неизвестно, может ли быть душа у такого преступника, как я. Написал и задумался. Я помню, что совершил преступление, страшное преступление, которому нет и не может быть прощения, но, странное дело, совершенно запамятовал, в чем оно, собственно, состоит. И очень не хочется вспоминать» (Акунин 2015: 122).

В примере (1.4) обнаруживаются такие маркеры, как единицы, создающие таинственность (нет и не может быть прощения, измученная душа), а также единицы, отсылающие к «страшному убийству на рю де Гренель» (преступник, преступление, страшное преступление). Следует также отметить лексему запамятовал, употребление которой в данном контексте можно объяснить двумя причинами: во-первых, потому что у этого нарратора-персонажа проблемы с психикой, и он на самом деле часто что-то забывает. А во-вторых, потому что, употребив данную лексему, нарратор-персонаж, выступающий в качестве «ненадежного нарратора», тем самым манипулирует читателем: не объясняет суть преступления, которое совершил. Так, только в финале романа становится известно, что Реджинальд Милфорд-Стоукс не смог затормозить коней, в результате чего повозка перевернулась и его молодая беременная жена погибла.

• «Я чувствую, что назревают грозные события, петля вокруг меня затягивается. Но не надейтесь, господа гонители, голыми руками меня не возьмешь!» (Акунин 2015: 133).

В примере (1.5) употреблены единицы, создающие таинственность:

• метафора петля вокруг меня затягивается, которая свидетельствует о том, что нарратор-персонаж Реджинальд Милфорд-Стоукс предчувствует возможность раскрытия его тайны;
• фразеологизм взять голыми руками, имеющий значение ‘захватывать, овладевать без значительных усилий, без особого труда’ (Фёдоров 2008: 205) указывает на то, что нарратор-персонаж не намерен так просто сдаться, даже если его тайна будет раскрыта.
  • «Кто-то мне рассказывал (сейчас не припомню кто), как один молодой человек, из очень приличной семьи и с положением в обществе, опрометчиво повез кататься в такой вот двуколке свою юную жену, которая к тому же была на восьмом месяце беременности. Разумеется, кончилось плохо: бездельник не справился с лошадьми, они понесли, и коляска перевернулась. Молодому человеку ничего, а у жены начались преждевременные роды. Не удалось спасти ни ее, ни ребенка» (Акунин 2015: 128).

В примере (1.6) стоит обратить внимание на глагол припомнить, который, как кажется, употреблен в данном контексте по тем же причинам, что и глагол запамятовать (см. 1.4). Особенность данного примера в том, что нарратор-персонаж, выступающий в качестве «ненадежного нарратора», раскрывает суть совершенного им самим преступления, но преподносит это, как рассказанную кем-то историю. Следовательно, читатель верит, что описанная в (1.6) ситуация произошла с «кем-то», а не с нарратором-персонажем. Отсюда следует, что нарратор-персонаж, выступающий в качестве «ненадежного нарратора», играет с читателем: раскрывает тайну, но представляет ее как возможную, а не как реальную.

Таким образом, анализ примеров (1.1), (1.4) – (1.6) показал, что разного рода единицы позволяют нарратору-персонажу, выступающему в качестве «ненадежного нарратора», запутать читателя: указать на подозрительность поведения персонажа Реджинальда Милфорда-Стоукса, проявляющуюся в том, что он часто оговаривается.

Теперь рассмотрим подробнее второй случай, когда нарратор-персонаж является подозревающим.

• «Сведения про пароход в основном почерпнуты мной из объяснений лейтенанта Ренье, большого патриота своего судна. Впрочем, человек он несимпатичный и находится у меня на подозрении. Изо всех сил изображает джентльмена, но меня не проведешь – я дурную породу носом чувствую. Желая произвести приятное впечатление, этот субъект пригласил меня к себе в каюту. Я заглянул – не столько из любопытства, сколько из желания оценить степень угрозы, которую может представлять сей чумазый господин (о его внешности см. мое письмо от 20 марта). Обстановка скудная, что еще больше бросается в глаза из-за безвкусных притязаний на бонтонность (китайские вазы, индийские курительницы, дрянной морской пейзажик на стене и проч.). На столе среди карт и навигационных приборов – большой фотографический портрет женщины в черном. Надпись по-французски: «Семь футов под килем, милый! Франсуаза Б.». Я спросил, не жена ли. Выяснилось – мать. Трогательно, но подозрений не снимает» (Акунин 2015: 40).

В примере (1.7) нарратор-персонаж, выступающий в качестве «ненадежного нарратора», указывает на подозрительность поведения персонажа, лейтенанта Ренье, употребляя единицы, создающие таинственность: изображает, дурная порода, субъект, угроза, подозрение. Лексема изображает₄ имеет значение ‘выдавать себя за кого-либо’ (СРЯ 1957: 898), дурная парода – ‘человек, сулящий недоброе’, лексема субъект₅ – ‘человек с отрицательными свойствами характера, темная, подозрительная личность’ (СРЯ 1957: 408), лексема угроза₃ – ‘тот, кто может причинить зло, неприятность’ (СРЯ 1957: 631), лексема подозрение со значением ‘предположение, догадка о виновности кого-либо в чем-либо’ (СРЯ 1957: 284).

• «Вот уже несколько дней я не спускаю глаз с профессора Свитчайлда (если он действительно профессор). Этот человек у нас в «Виндзоре» очень популярен» (Акунин 2015: 123).
• «Не знаю, что там, но совершенно очевидно, что у профессора, или кто он там на самом деле, есть сообщники» (Акунин 2015: 129).

В примере (1.8) нарратор-персонаж, выступающий в качестве «ненадежного нарратора», употребляя во вставной конструкции союз если, ‘выражающий реальное возможное условие’ (СРЯ 1957: 635), и наречие действительно в значении ‘подлинно, на самом деле’ (СРЯ 1957: 510), заставляет читателя усомниться в том, что персонаж Свитчайлд является профессором. Тот же эффект достигается нарратором-персонажем, выступающим в качестве «ненадежного нарратора», в примере (1.9), благодаря использованию конструкции или кто он там на самом деле.

В рассмотренных примерах (1.7) – (1.9) нарратор-персонаж, выступающий в качестве «ненадежного нарратора», благодаря особым единицам манипулирует читателем и тем самым заставляет подозревать персонажа Свитчайлда.

Анализ эгоцентрических единиц в романе Б. Акунина показал, что фигура «ненадежного нарратора» помогает автору играть с читателем, который, что характерно для детективного текста, забывает об авторе ради действующего в тексте персонажа. Читатель вовлекается в расследование преступления, однако постоянно сбиваемый с толку различными деталями, на которые его внимание обращают нарраторы-персонажи, выступающие в качестве «ненадежного нарратора» (включая Ренату Клебер, которая является главной преступницей), вынужден «мучиться подозрениями до последней кульминационной страницы» (Волкова 2007: 105). Также автор играет с типами повествования, переплетая их между собой, вследствие чего границы между нарративами стираются. Именно в такой «игре» в той или иной степени себя проявляет себя автор романа.

Библиография

Акунин 2015: Акунин, Б. Левиафан. Москва: Захаров, 2015.

Апресян 2009: Апресян, Ю. Д. Исследования по семантике и лексикографии. Т. I: Парадигматика. Москва: Языки славянских культур, 2009.

Белова 2013: Белова, Е. Н. „Ненадежный повествователь“ с разных точек зрения: Кадзуо Исигуро („Когда мы были сиротами“) и Рюноскэ Акутагава („В чаще“) – Вестник ВолГУ. Серия 8. Волгоград, 2013, 12, 154-158. [дата обращения: 14.03.2018] <https://cyberleninka.ru/article/n/nenadezhnyy-povestvovatel-s-raznyh-tochek-zreniya-kadzuo-isiguro-kogda-my-byli-sirotami-i-ryunoske-akutagava-v-chasche>.

Волкова 2007: Волкова, Н. Литературная стратегия рубежа XX – XXI веков: вариант Б. Акунина. Прага, 2007.

Жданова 2009: Жданова, А. В. К истории возникновения литературного феномена ненадежной наррации. – Самара: Вестник Волжского ун-та им. В. Н. Татищева, 2009, 2, 151-164. [дата обращения: 14.03.2018] <https://cyberleninka.ru/article/n/k-istorii-vozniknoveniya-literaturnogo-fenomena-nenadezhnoy-narratsii >.

Крылова 2008: Крылова, О. А. Лингвистическая стилистика. Москва: Высшая школа, 2008.

Падучева 1996: Падучева, Е. В. Семантические исследования: Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. Москва: Школа „Языки русской культуры“, 1996.

СРЯ 1957: Словарь русского языка: в 4-ех т. Т. 4 С-Я, под. ред. А. П. Евгеньевой. Москва: гос. изд. ин. и нац. словарей, 1957.

Фёдоров 2008: Фёдоров, А. И. Фразеологический словарь русского литературного языка. Москва: Астрель: АСТ, 2008.

Шмид 2003: Шмид, В. Нарратология. Москва: Языки славянской культуры, 2003.

[1]              Эгоцентрические элементы – это «слова и конструкции, содержащие отсылку к говорящему (ego)» (Падучева 1996: 200). К классу таких слов относятся дейктические слова и показатели субъективной модальности.

[2]              Термин лексема используется здесь в понимании Московской семантической школы: «лексема – слово в одном из его значений, но во всей совокупности присущих ему в этом значении свойств, причем существенными способами признаются те, к которым обращаются правила данного языка» (Апресян 2009: 509).